— Ах, — говорю, — Ада, я сам себе ужасаюсь, только вот поделать ничего не могу.
— Постарайся, — говорит.
— Непременно, — отвечаю. — Лет через пятьдесят обязательно начну развивать силу воли в этом вопросе. Может, и вовсе перестану женщин замечать, как знать.
— Мерзкое, — говорит, — ты, Снайк, животное!
— Спасибо, — говорю, — милая, я тебя тоже люблю. По-братски.
На том мы с ней и расстались. А Ори сделал себе вид ещё прелестней прежнего, и улыбался загадочно, и накручивал на палец златой локон.
— Слушай, — говорю, — а почему ты на дороге объявился, в смысле, объявилась мужчиной, а не женщиной?
— О, — смеётся, — это была военная хитрость. Чтобы ты не заподозрил про звездоликую, а главное — чтобы Ада сразу не убила. А вообще, тебе не всё равно?
— Оставим, — говорю, — эту скользкую тему. Хочешь орехов?
Он мне протянул ладошку. Я достал из кармана горсть орехов от подземных жителей — а Ори тут же спрятал руки за спину.
— Я передумал, — говорит.
Я тоже передумал. Потому что это были сушёные горные муравьи. Те самые.
С тех пор я имею ещё больше претензий к подземным жителям.
А что до Ори — то он перед вами. У него такая фантазия — не заложусь, что вы узнаете его при новой встрече. А историю эту я рассказываю уже, наверное, раз сотый, потому что Ори обожает слушать про себя. Он вообще к себе хорошо относится. Вот такушки.
Снайк рассказывал почти до утра. А рядом с ним примостился подросток-йтэн, тихий ребёночек, с длинными ресницами и славной застенчивой улыбкой.
Никто из нас не заметил, в какой момент он перестал быть стулом.
А утром, когда мы шли к кораблю, Тама-Нго мне сказал:
— Послушай, Проныра, а не слетать ли нам на эту Мангру? Как ты думаешь?..
Но это уже другой сюжет.
Мышиная дыра
Когда мы с Тама-Нго узнали, что Марсэлл пропал без вести, нас это известие здорово расстроило. Да это всю стаю Ирма Счастливого, с которой Марсэлл летал, огорчило до невозможности. Он был забавный парень, Марсэлл, Сын Грома.
Вообще-то, Дети Грома оказываются на Мейне нечасто. И всегда производят подобающее громоподобное впечатление. Самый тихий Сын Грома создает в любой тусовке больше шума, чем сорок антропоидов из других миров, а выглядит он в толпе, как яркое пятно на сером фоне, даже если это мейнская, то есть очень пестрая толпа.
О Земле Грома для точности надо сказать несколько слов.
На Мейне ходит упорный слух, что цивилизация, населяющая Землю Грома, — плод чьего-то безответственного генетического эксперимента. Очень может быть. Эта гипотеза, в смысле — сплетня, по крайней мере, правдоподобно объясняет тамошние чудовищные странности.
Сына Грома с чертами взрослой личности, по моим данным, никто никогда не видел.
История Земли Грома звучит, как пародия.
Начать хоть с того, что с периодичностью лет в семьдесят-сто местных этот чудный мир сотрясают сумасшедшие социальные катаклизмы — оттого, что Детям Грома приходится по душе очередная бредовая идея какого-нибудь местного психа, наделенного богатым воображением. Понятия «неадекватность» Земля Грома не знает — большая часть тамошних авторитетов в других мирах проводила бы время в запертых помещениях, обитых войлоком.
Между прочим, название «Земля Грома» местные жители придумали себе сами, вскоре после объединения полутора тысяч враждующих местных государств в одно странное целое, во время всеобщей эпидемии пацифизма. Для нормального уха одно это звучит, как выписка из истории болезни. Обалдев от бесконечных войн, Дети Грома вдруг без видимых причин приняли общее решение прекратить играть в войнушку. И прекратили. Вдобавок, заключили бессрочный мирный договор с соседями по планетной системе, которых постоянно долбали ближайшие лет двести. А чтобы те окончательно восхитились, им было объявлено, что с этих пор Дети Грома протягивают всем нуждающимся руку бескорыстной помощи.
В такие заявления нельзя верить во всех случаях, кроме данного. Дипломатия у Детей Грома никогда не была сильным местом — врать они не умеют, как пятилетки. Собираются навалять — так и говорят, наваляем, мол. А любое вранье у них выглядит шитым белыми нитками — я не ел варенье, оно само куда-то делось. Поэтому умные соседи не нашли ничего лучшего, как восхититься, пока Дети Грома не передумали.
А на Земле Грома вовсю строили светлое будущее — придумали себе новое экстремальное развлекалово.
Я, конечно, не большой знаток их истории. Но вроде бы, перед тем они всем миром боролись с рабством. А после того — с расизмом. И эта их борьба граничила с сексуальной революцией, снеся все прежние моральные устои ко всем чертям. Во всяком случае, теперь Земля Грома стопроцентно однородна в расовом отношении. А еще и сотни лет не прошло. Быстренько они это провернули, в своем вкусе…
А Марсэлл появился на Мейне во время всеобщей борьбы с неравенством. На Земле Грома шла дележка поровну местных материальных ценностей, от энтузиазма все старые устои опять трещали по всем швам — а покойный папуля Марсэлла имел неосторожность быть миллионером. Вот стыдоба-то!
Марсэлла хотели заставить принять капитал в наследство — кошмар, как подумаешь! А другие ютятся в заброшенных канализационных системах. А еще есть бедные сиротки и неизлечимо больные. Представляете? Такое честная Марсэллова душа пережить не могла. Он был Сын Грома в высшей степени — он отписал папино состояние в благотворительный фонд и сбежал на Мейну от двух своих дядюшек, которые были Дети Грома в чуть меньшей степени и хотели его удушить.
Эта история была в ярких красках рассказана Ирму. Ирм был очарован. Марсэлл моментально приобрел прочную известность, как достопримечательность Ирмовой стаи.
Когда мы с Тама-Нго впервые его увидели, мы тоже были очарованы. Редкое зрелище.
Марсэллу тогда едва стукнуло двадцать четыре стандартных года. И внешне он выглядел, как Сын Грома в высшей степени: бледная треугольная физиономия, зеленые глаза, курносый нос, веснушки и ямочка на подбородке. И еще у него были вечно взлохмаченные волосы оттенка апельсина и серьга с громадным тэффским сапфиром в правом ухе. Он носил атласную рубаху кислотно-салатного цвета в алых разводах, черные штаны с дико-желтыми лампасами и серебряный пояс в ладонь шириной с громадной позолоченной пряжкой в виде оскаленного черепа, а помимо того — сапоги из змеиной кожи с острыми носами, окованными сталью, и тесак в золотых ножнах, украшенных рубиновыми звездами. Я это к чему так подробно рассказываю — если бы вы посмотрели на Марсэлла, а потом отвернулись бы в сторону, у вас на сетчатке глаза остался бы отпечаток этого дикого цветового эффекта. Как после взгляда на солнце.
На посиделках в штабе Ирма между боями Марсэлл выглядел, как попугай в стае стервятников. Его все тискали. Его обожали девочки. Он с наслаждением играл в бандита и таскал с собой тяжелый бластер — но совершенно не умел злиться всерьез и был физически не способен на подлость. На Мейне ему совершенно ничего не угрожало — ни одна живая душа не принимала его всерьез, никто никогда на него не обижался, никто не мог бы его подставить.
К слегка юродивым на Мейне относятся бережно.
Зато каждый раз, когда стая улетала на дело, за Марсэлла было страшно. Ну просто как за ребенка на войне бывает страшно. Но он был редкостно везучий, этот охламон — и возвращался без царапины. И охотники его на радостях поили до бесчувствия, а он со всеми обнимался и с горящими глазами хвастал самыми опасными моментами боя. Бояться он тоже не умел и в смерть совершенно не верил.
Наверное, из-за этих своих ценных качеств через некоторое время Марсэлл стал талисманом стаи Ирма. Поэтому, когда мы опустились на их космодром и не увидали его крыльев — раскрашенной монстрами и девками дивной машины — можно было и не спрашивать, что случилось.
Траур в стае, вот что. Вы слышали, наш Марсэлл пропал. Из «прыжка» не вышел. Может, релаксометры сбойнули? Нет, не дозваться. Может, некорректно вывалился в физический космос?