Это оказалось последней каплей в чаше моего терпения.

– Зумруа, – сказала я, – ты, вероятно, знаешь, что госпожа Бальшь назвала меня хозяйкой этих покоев?

Он «взял прах от ног»:

– Конечно, госпожа Лиалешь. Государыня всем так и сказала.

– А разве слуги учат хозяев? – спросила я.

Он замолчал, но, кажется, скорее не смутился, а рассердился. Я посмотрела на Раадрашь, заручившись её безмолвной поддержкой, – было похоже, что нынче она заранее согласна со мной, когда дело касается дворцовых интриг – и придвинула блюдо с лепёшками-лепестками и миску с бараниной в медовом соусе к Шуарле и Сейад, которые сидели в сторонке. Сейад тут же обмакнула лепёшку в соус, будто не было поступка естественнее; глядя на неё, Шуарле довольно неуверенно оторвал себе кусочек – это он-то, с которым мне случалось делить последний кусок пополам!

– Шуарле, – сказала я как можно веселее, – помнишь, как мы с тобой ели в предгорьях Хуэйни-Аман копчёную курятину?

– Ты ела, госпожа, – улыбнулся он. – Мне от ужаса кусок в горло не лез. Помнишь чудовище высотой с дерево и толщиной с башню?

Раадрашь хихикнула. Эрлие наблюдал за нами неодобрительно, но молчал; Зумруа молчать не умел.

– Госпожа Лиалешь! – не выдержал он уже через две минуты. – Разве позволительно особе королевской крови делить трапезу с рабами?!

– Сейад – не рабыня, – сказала я очень холодно. – И тебе надлежит называть её «госпожой наставницей принца» и брать прах от ног. Это приказ. А Шуарле для тебя – господин смотритель покоев принцессы Лиалешь. Он имеет особые заслуги передо мною, и я не желаю, чтобы это оспаривалось рабами, заслуг не имеющими.

Зумруа поджал губы, но не нашёлся, что ответить. Зато вставил слово Эрлие; голос у него был именно такой, какой полагается кастрату по разумению моих соотечественников: чистый и нежный, как у Божьего вестника, зато тон отменно змеиный.

– Прекраснейшая госпожа, – сказал он, – никто, кроме самых отъявленных глупцов, не станет, конечно, обсуждать с тобой достоинства твоих слуг… Но посоветуй господину смотрителю покоев иногда умываться и причёсываться, а также одеваться в соответствии со статусом. Иначе господин смотритель твоих покоев попадётся на глаза настоящему смотрителю тёмной стороны Дворца… и, возможно, вспомнит, как сильна может быть боль допустившего промах.

– Обидевший моего слугу может изрядно поплатиться, – сказала я, впервые в жизни чувствуя настоящую злость.

– Даже если обидевший – слуга государыни Бальшь? – удивлённо осведомился Эрлие, приподнимая нарисованные брови.

– Довольно, – сказала я. – Уходите. Оба.

Зумруа отвратительно улыбнулся. Эрлие сказал с театральной печалью:

– Прости, если мои слова прозвучали для тебя как-то не так, госпожа. Я всего лишь хочу помочь юноше, которому ты покровительствуешь…

– Я выслушаю твои резоны позже, Эрлие, – сказала я. – Пока – уходи, уходите сейчас же. Я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Мне достаточно помощи Шуарле.

– Госпожа Бальшь найдёт ему помощников, – сказал Зумруа, и они, к моей несказанной радости, удалились.

Раадрашь помолчала с полминуты, бесшумно встала, подошла к двери и резко распахнула её, как бывало в нашем прежнем доме. Зумруа увернулся от удара, отпрянув назад, но налетел спиной на резное украшение на колонне в коридоре и сморщился от боли. Роскошное одеяние Эрлие мелькнуло в конце коридора – и он пропал за поворотом.

– Ты, пёс бесхвостый! – рявкнула Раадрашь, пожелтев глазами. – Что вы там болтали о боли и промахах?! Спорим, я за полчаса докажу, что лично ты ничего в этом не смыслишь?!

– Госпожа Лиалешь! – воскликнул Зумруа, отступая. – Скажите ей, что я…

Я тоже подошла. Зумруа уже вжался спиной в стену, а Раадрашь занесла над ним руку, словно атакующая кошка. Кастрат выглядел так жалко, что моя злость разом остыла.

– Ты ведь собирался шпионить за мной, Зумруа, – сказала я. – Отчего же я должна мешать госпоже Раадрашь тебя наказывать? Мне не нравятся шпионы.

– Ты ведь знаешь, отчего сахи-аглийе так называются? – спросила Раадрашь злорадно, взмахивая хвостом перед самым лицом Зумруа. – Но не знаешь, каково человечишке, когда этот шип втыкается в чувствительное место, а?

Зумруа преклонил колена, становясь лицом пепельно-серым.

– Госпожа Лиалешь, – умоляюще глядя на меня снизу вверх, заговорил он с настоящим ужасом в голосе, – я прошу вас о снисхождении… это государыня… просила присматривать за вашими слугами… именно за слугами… чтобы они не вздумали сделать вам пакость или снюхаться с кем-нибудь из ваших врагов! Ради Нут, ради милосердия – не позволяйте демонице…

– Госпоже Раадрашь, – сказала я, окончательно остывая. – Называй её так – и никак иначе.

Зумруа порывисто покивал.

– Госпоже Раадрашь, да, да – не позволяйте ей убить меня, прекрасная госпожа, я очень вас прошу!

Я обняла Раадрашь за плечи и потянула назад. Она неприятно рассмеялась.

– Считай, что тебе повезло, ты, ничтожество! Убирайся отсюда – в следующий раз так легко не отделаешься, дармоед!

Зумруа быстро вопросительно посмотрел на меня.

– Иди, иди, – сказала я. – Что спрашивать с раба… Но не смей больше обижать моих слуг, а государыне скажи, что всё в порядке. Договорились?

Он снова кивнул со странным и сложным выражением лица. Я махнула рукой, Зумруа поднялся с колен и ушёл, оглядываясь и кланяясь. Раадрашь фыркнула и ущипнула меня за локоть:

– Ну зря же, зря, зря! Что ты за мямля, Лиалешь! Надо было поиграть с этим боровом, чтобы в следующий раз думал, на кого хрюкает – если бы выжил!

– Ему госпожа приказала, – хмуро сказал Шуарле, наблюдавший эту сцену, прислонившись к косяку. – Что он мог сделать? Любой из нас в любом случае бит – выполнив приказ и не выполнив приказа.

Раадрашь на миг задумалась, но почти тут же дёрнула плечами и выпалила:

– Если он не врёт! А он наверняка врёт!

Я притянула её к себе и сказала ей в самое ухо:

– Ты не веришь, что госпожа Бальшь могла приказать за нами шпионить? Присматривать, подслушивать… доносить?

Раадрашь обняла меня за талию, и мы вошли в комнату; Шуарле закрыл дверь поплотнее.

– Может, ты и права, – сказала Раадрашь задумчиво. В последнее время она вообще начала чаще задумываться над тем, что нас окружает. – Наверное, и ты прав, бесхвостый, – улыбнулась она Шуарле, очевидно, не понимая, что слово «бесхвостый» не компенсируется в глазах кастрата милостивой улыбкой. – Но вот что, – продолжала она, остро блеснув глазами, – всё равно этот гадёныш мне не понравился. И было бы здорово заставить его орать! Вот и всё!

– Потому что такие, как мы с ним, тебя раздражают? – тихо спросил Шуарле. За несколько часов во дворце с него совсем слетели милая ребячливость и весёлость, приобретённые в горах Хуэйни-Аман. Он снова казался мрачным и взрослым не по летам.

Раадрашь, как всегда, не заметила ничего особенного – и недопоняла.

– Ну что ты, цыплёнок! – улыбнулась она. – Ты меня уже давно не раздражаешь. Цыплятина с грибами, помнишь?! – и, расхохотавшись весело и непосредственно, потрепала Шуарле по щеке. – Не бойся, дурачок, уж против тебя-то я ничего не имею!

Шуарле кивнул и вздохнул. Я взяла его за руку:

– Выйдем в сад? Давайте посмотрим, какой тут сад?

Сейад знаком показала, что останется с малышом, уснувшим так крепко и сладко, что весь этот шум не разбудил его – но Шуарле и Раадрашь вместе со мной вышли на солнце; Шуарле даже заставил себя улыбнуться. Мне ужасно хотелось вернуться в горы, на наше с Тхарайя седьмое небо – как там было хорошо… всем…

– Шуарле, – сказала я ласково, – пожалуйста, не печалься. Вскоре будет лучше, поверь мне…

Шуарле прижал к губам мою ладонь и повторил невесёлую шуточку Раадрашь:

– Лучше уже было, госпожа. Но всё равно – спасибо.

Тхарайя

Я то и дело начинал думать, что вечер этого отвратительного дня никогда не наступит. Я ждал этого вечера, как глотка воды в Великих Песках – перемучился, проклял, дважды и трижды проклял и Гранатовый Венец, и Гранатовый Дворец, чуть не издох от тоски, делая правильную мину при очень грязной игре.