Волкодавов не больше сотни. Всё, что осталось от моей армии. Меня снова окатило стыдом. Да, они наёмники. Я теперь понимал, что они к тому же изрядные подонки, и всё такое – но я всё равно не хотел, чтобы они все умерли здесь. Пламя и ад, я, оказывается, не думал о том, что это будут смерти, смерти и смерти! Не только язычников поубивают, но и верующих… просто река кровищи, никого из командиров, никого из моей свиты в живых не осталось – как же оно могло случиться…
Я вдруг увидел, как страшно они устали. У них были такие же отрешённые, безразличные лица, как и у меня, наверное. Оружие – и пистолеты, и сабли, и ножи – валялось в луже у брошенных телег, нелепой грудой, какой сваливают ненужные вещи. У меня защемило сердце и страшно захотелось что-нибудь сделать – может быть, поэтому я и заговорил с асурийцем.
– Хочешь, чтобы мы умерли в том городе? – спросил я.
– Не знаю, – сказал асуриец. Скорее, грустно.
– Ты сказал, мы вытащили мёртвых из могил и разбудили нежить? – сказал я. – Мы? Я?
– Вы все, наверное, – сказал асуриец. – Какая теперь разница?
– Мы… я думаю… тебе придётся загонять всю эту дрянь назад в преисподнюю? – спросил я.
Асуриец чуть усмехнулся.
– Да. И что?
– Возьми нас с собой, – сказал я неожиданно для себя. – И меня, и волкодавов… в смысле – моих солдат – возьми? Ты сам сказал: жаль, что нас не убили в бою, – так дай нам умереть в бою! Ты ещё назвал Доминика солнечным воином – он уже… он ведь… он может… то есть вместе с ним мы можем загнать падаль обратно, я имею в виду.
Доминик просиял. Дамы и господа, он улыбнулся, будто ему невероятное счастье привалило, – и выпалил что-то радостное на языческой тарабарщине! А плоскомордый, который всё время оказывался поблизости от своего принца, ухмыльнулся в ответ. Доминик вообще производил на асурийцев хорошее впечатление.
Но принц пожал плечами.
– Ты наш враг, – сказал он холодно. – Ты предашь при первой возможности. И твои люди предадут. Они привыкли воевать подло, воевать с теми, кто не может защищаться. Как ты поведёшь их в горы Нежити – на смерть?
Эта тирада выбила меня из оцепенения просто-таки поленом. Даже кулаки сами собой сжались. Я выпрямился и высказал всё, что хотел.
– Вот что, дракон, – сказал я, – я не собираюсь валяться у тебя в ногах. Я думал – тебе претит убивать безоружных, но если нет – убивай, я не дёрнусь! Я дурак, да. Некоторые вещи меня в этом убедили. Но я не трус, не лжец и не предатель. Мой отец – король, ты знаешь, что это значит?!
Я думал, асуриец взбесится, но он улыбнулся странно и печально.
– Я знаю, что это значит. Королевская честь… Хорошо, принц Антоний, иди и умри. На это каждый из нас имеет право – пойти и умереть, если королевская честь этого требует.
– Тебе Доминик назвал моё имя? – спросил я.
– Нет, – сказал асуриец. – Но это не важно. Меня зовут Тхарайя, Ветер на вашем языке, принц Антоний. И, если ты выбрал такой удел, я твой командир.
Я кивнул – и он кивнул. И отошёл к своим, а я – к своим.
Потом хоронили мертвецов, и Доминик их проводил, на коленях под дождём; ещё позже драконы совещались между собой, а волкодавы ловили лошадей, разбирали мокрые клинки и целовали мои руки. Их благодарность почему-то вызывала у меня жуткий стыд, но от того, что хоть кто-то из наших уцелел и я не один, стало чуточку легче. Мне привели рыженькую; она была мокрая и заляпанная гнилой кровью, но целая, не дичилась, только обнюхивала меня и фыркала. Наверное, это должно было меня просто осчастливить – но я только порадовался за неё, и всё. Волкодавы смотрели на меня обожающими глазами, клялись, что мертвяков зубами порвут; я не знал по именам никого из них. Коренастый бородатый парень весело высказался в том смысле, что тем, кто уцелеет, ещё будут и золото, и бабы… Мне было дико это слышать и страшно хотелось хоть парой слов перекинуться с Домиником. У меня просто камень свалился с души, когда он, наконец, ушёл от этого плоскомордого, чтобы поговорить со мной.
Доминик выглядел вовсе не радостно, но как-то успокоенно.
– Я по-прежнему молюсь за тебя, – сказал он.
– Ты что, их за меня просил? – спросил я. Меня изрядно мучил этот вопрос. – Язычников, да?
Доминик кивнул.
– Но почему?
– Мне хотелось, чтобы ты хоть что-то исправил, Антоний, – сказал он устало. – Я иногда рвался что-нибудь исправить за тебя… помнишь, когда выпускал голубей… но это никого не спасло. И тебя не спасло. Ты должен сделать что-то сам.
– Почему Ветер мне поверил? – спросил я. – И клятв не потребовал… Как ты думаешь?
– Не знаю. Может, Ветер мне поверил. А может, он верит Кериму, – Доминик пожал плечами и съёжился под промокшим плащом – тощий, взъерошенный, как озябший воробей. Я вдруг ни с того ни с сего страшно разозлился на Иерарха, который вышвырнул этого учёного парня, созданного совершенно не для войны и не для тяжёлой работы, из библиотеки или скриптория – ради чего, прах побери?! – Знаешь, – сказал Доминик вдруг, – было бы очень интересно поговорить с Керимом. Мне кажется, он слышит Господа, хоть и язычник…
– Здорово было бы поговорить с тобой, – сказал я. – В другой обстановке. Жаль, что ты мне не друг, Доминик.
И тут он так мило улыбнулся… Нет, правда, дамы и господа, у него, когда он улыбался, приятное лицо было, хоть и худущее, и землистого цвета: ямочки на щеках и в глазах огонёк… Пламя и ад, подумал я, да Доминик же с самого начала был не хуже любого моего барона – а может, и получше моих баронов!
– Мы с тобой друзья с сегодняшнего дня, Антоний, – сказал он и протянул мне руку. Первым. Принцу, а? Ну, так он всегда жутко хамил – и я пожал его руку, ни слова не говоря. Я уже привык к его выходкам.
Даже подумал, что, пожалуй, ещё не всё потеряно.
Жанна
Я проспала очень недолго. Во сне мне всё мерещились какие-то мрачные теснины, я то и дело просыпалась, а когда за дверью начали бегать туда-сюда – проснулась совсем.
День выдался пасмурный и серый, дождь лил, как зимой, и в моих покоях стоял резкий запах летнего холода. Нам не принесли завтрак; Сейад заварила ти, а Шуарле пошёл за едой. Пропадал он долго, вернулся с парой лепёшек, кусочком сыра и винными ягодами и уселся рядом со мной, так ни к чему и не притронувшись. Его хмурый вид и молчание мне совсем не понравились.
– Небогато для дворцовой трапезы, – рассмеялась я, решив осторожно выведать, в чём дело. – У нас в горах случалось завтракать и роскошнее.
– В кухне на тёмной стороне пусто, – сказал Шуарле. – Здешняя челядь занята… государыню готовят к похоронам.
Мне показалось, что его передёрнуло при этих словах.
– Свиту Бальшь удушили или собираются замуровать в её склепе живьём? – спросила Раадрашь с каким-то непонятным выражением, в котором ужас и злость сплелись с жестоким любопытством.
– Хей, Раадрашь! – воскликнула Сейад. – Молчи!
– А что тут такого? – тут же вставила Далхаэшь. – Рабов убили вслед за госпожой – так что ж? Убивают и почище их! Цариц ведь тоже удушили, правда? Чтобы похоронить с государем?
– Я думала, Бальшь – вечная, – сказала Раадрашь с мрачной иронией. – И её бедные бесхвостые псы тоже так думали, оттого заносились перед рабами помоложе…
– Цариц не стали бы убивать, если бы Бальшь не отравила Нти-Ксишь, – сказал Шуарле тихо. – Этот обычай здесь умеют обходить, так мне сказал Хи. Просто принц Лаа-Гра решил, что не годится ему одному оплакивать мать. И ещё Хи сказал, что свита Бальшь участвовала в слишком тайных и грязных делах – поэтому Бальшь сама завещала удушить своих доверенных слуг.
– Поделом же им! – снова вставила Далхаэшь. – Вот ещё бы удушили солдат, которые резали наших…
У меня посерело в глазах.
– Эй-я, замолчите, вы! – прикрикнула Сейад. – Лилес сейчас худо станет, оглашенные вы!
Шуарле тут же протянул мне чашку с ти. Я обняла его; тепло Шуарле и близость Эда несколько успокаивали меня – но как бы я хотела, чтобы со мной был Тхарайя! Без него во Дворце, пропитанном кровью и ядом насквозь, мне было нестерпимо жутко.